Давно объявленная российскими властями «нефтехимическая революция», которая должна была стать драйвером экономического развития для целого ряда регионов, в благополучные годы по-настоящему так и не началась: зачем заниматься глубокими переделами углеводородов, пока сырье в цене? Теперь же, в эпоху дешевой нефти, на крупные проекты нефтехима попросту не хватает денег. А жаль: они могли бы дать серьезный импульс для роста в том числе малого и среднего бизнеса по всей технологической цепочке.
«Нефть — не топливо, топить можно и ассигнациями», — сказал еще 140 лет назад Дмитрий Менделеев, имея в виду ценность этого ресурса как источника минерального сырья. В запасах углеводородов у нас нет недостатка, их переработка — сфера приложения передовых технологий, которые дают на выходе высокомаржинальную продукцию. Так что нефтехимия могла бы стать вполне логичной для России специализацией в мировом разделении труда. Однако амбициозная программа по созданию новых нефтехимических мощностей, которую пытается реализовать российское правительство в последние годы, очевидным образом пробуксовывает. В чем причина?
Парадокс энергетической сверхдержавы
Это довольно удивительная статистика: Россия экспортирует свыше 200 млн т нефти и почти 200 млрд м³ газа в год — и при этом закупает за рубежом огромные объемы продукции, произведенной из тех же углеводородов. Особенно ярко эта тенденция проявилась в начале 2000‑х: увеличение поставок за рубеж «черного золота» и «голубого топлива» сопровождалось еще более стремительным наращиванием импорта полимеров. Так, к началу 2010‑х годов потребление полимеров в стране составляло около 6,2 млн в год, в то время как их внутреннее производство недотягивало до 5 млн т. При стабильном уровне экспорта — около 1 млн т в год — дефицит этой продукции на внутреннем рынке превышал 2 млн т.
Еще хуже ситуация с конечными изделиями из полимеров: объемы их поставок из‑за рубежа достигли 1 млн т в год. А ведь за этим стоит не только проедание нефтедолларов и упущенная выгода от переработки собственного углеводородного сырья, но и тысячи несозданных рабочих мест. При этом Россия по потреблению полимеров находится на уровне отсталых стран третьего мира. У нас оно составляет всего 46 кг в год на душу населения, в то время как в США и Западной Европе достигает 130–150 кг. Иными словами, в отличие от нас, развитый мир уже давно вступил в эру пластиков.
Между тем «нефтехимизация» России могла бы решить сразу несколько задач — повысить доходы от использования углеводородных ресурсов, создать сырьевую базу для развития высокотехнологичных отраслей и дать мощный импульс развитию малого и среднего бизнеса, занятого в переработке пластмасс и другой нефтехимической продукции.
Начало нефтехимической эпопее было положено еще в 2009 году, когда Владимир Путин (тогда — в ранге премьер‑министра) устроил правительственное совещание в Нижнекамске. «Россия продает нефть и газ, а потом вынуждена покупать у других стран дорогие нефтепродукты, поэтому просто необходимо развивать высокую переработку наших ресурсов, — заявил тогда он. — Ситуацию в отрасли необходимо изменить и создать условия для экспорта продукции с высокой добавленной стоимостью». Год спустя прошло аналогичное совещание под руководством Путина в Кстове. По его итогам Минэнерго получило задание подготовить программу развития отрасли. Министерство пошло по самому простому пути — попросило нефтегазовые и нефтехимические компании представить свои планы по созданию соответствующих производств и скомпилировало их в единый документ, получивший название «План развития газо- и нефтехимии России на период до 2030 года».
Документ открывал самые захватывающие перспективы: с 2014 по 2030 год планировалось увеличить потребление углеводородов на нужды нефтехимии с 37,5 до 60,3 млн т; мощности пиролиза (получение базового сырья для нефтехимии — этилена) — с 3,2 до 13,7 млн т; производство крупнотоннажных полимеров — с 4,2 до 19,1 млн т, синтетических каучуков — с 1,3 до 1,7 млн т. Ожидалось, что отраслевые компании в период 2013–2020 годов вложат в строительство новых производств 1,5 трлн рублей, то есть в среднем почти по 180 млрд в год.
Для развития нефтехимии предлагалось сформировать шесть кластеров: Западно-Сибирский, Волжский, Каспийский, Северо-Западный, Восточно-Сибирский и Дальневосточный. По мысли авторов «Плана-2030», ядром каждого из них должны служить крупные пиролизные мощности (от 0,6 до 1 млн т по этилену). А вокруг таких гигантов могли бы вырасти сотни небольших предприятий, занимающихся переработкой полимеров в конечные изделия для потребительского рынка. При этом малый и средний бизнес получил бы в рамках кластеров не только необходимое сырье, но и готовую транспортную, энергетическую и прочую инфраструктуру, а также административную поддержку со стороны соответствующих регионов.
Что получилось на самом деле? Уже сейчас можно сказать, что авторы «Плана-2030» сделали две ключевые ошибки. Первая заключается в том, что они поверили в красивые слова нефтяных и нефтехимических гигантов. В документ без особого критического анализа были включены все воздушные замки, которые ведущие отраслевые игроки рисовали в тот момент, когда цены на нефть находились на пике. Некоторые амбициозные проекты были уже мертворожденными, другие имели явно завышенные производственные показатели, третьи вступали в ненужную конкуренцию друг с другом. В результате вместо гармоничной программы развития отрасли появился повод для жесткой конкуренции крупнейших игроков с активным использованием административного ресурса — по поводу налоговых льгот, финансовой помощи и обеспечивающей проекты транспортной инфраструктуры. Эмоции выплеснулись на очередном совещании под председательством Владимира Путина (уже вновь президента), которое прошло в Тобольске в конце 2013 года — в форме публичной пикировки между руководителями «Роснефти» и СИБУРа.
Вторая ошибка тесно связана с первой. Планирование, базирующееся на «нефтехимических мечтах» крупных компаний, парадоксальным образом напомнило времена советского Госплана, когда во главу угла ставились именно валовые показатели; производство росло, а страна все равно жила в условиях тотального дефицита. Иными словами, чиновники взялись за планирование не с того конца. Вместо того чтобы выяснить объем, структуру и географическое распределение потребностей промышленности и населения в конечных нефтехимических товарах, Минэнерго сделало ставку на рекордное наращивание выпуска этана и крупнотоннажных полимеров. В результате планируемые объемы производства полимеров превысили самые смелые прогнозы по расширению внутреннего потребления.
Минэнерго поспешило заявить о том, что «излишки» будут экспортироваться — в первую очередь в страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Но российских полимеров на мировом рынке явно не ждут. По оценкам, к 2030 году объемы выпуска полиэтилена в РФ достигнут 9,4 млн т в год, а его внутреннее потребление — всего 4,7 млн т. То есть около 4,7 млн т придется отправлять на экспорт. Но в этом случае России придется конкурировать с производителями с Ближнего Востока и из Северной Америки, которые готовы выбросить на рынок 16 и 8 млн т соответственно. Да и страны СНГ — Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Азербайджан — намерены ввести новые мощности по выпуску полиэтилена и довести свой совокупный экспорт до 5,1 млн т.
Аналогичная ситуация по полипропилену. Его производство к 2030‑му составит 3,4 млн т в год, внутреннее потребление — 2,7 млн т, экспорт — 0,7 млн т. Но и здесь конкуренты не дремлют. Ближний Восток за тот же период намерен довести свой чистый экспорт полипропилена до 4,2 млн т, Северная Америка — до 1,5 млн т, страны СНГ — до 2,7 млн т.
К тому же отправлять за рубеж полиэтилен и полипропилен, конечно, лучше, чем сырую нефть, но гораздо выгоднее — готовые пластиковые изделия. Так что важно думать о достраивании технологической цепочки.
Ошибки Минэнерго взялось исправлять Минэкономразвития. В недрах этого ведомства был разработан новый документ — Стратегия развития химического и нефтехимического комплекса России на период до 2030 года. В нем, в отличие от «Плана-2030», ставку сделали именно на стимулирование конечного спроса на нефтехимические товары. В частности, предлагались меры по расширению использования полимерных материалов в жилищном и дорожном строительстве, автомобилестроении и ряде высокотехнологичных отраслей.
Без денег и сырья
Каковы же результаты семилетней государственной кампании (если вести счет от совещания в Нижнекамске) по развитию нефтехимии? Нельзя сказать, что они нулевые. В 2013–2014 годах в эксплуатацию введено 1,8 млн т мощностей по производству полимеров. Лидером в этой сфере стал СИБУР, который в 2013 году запустил комплекс «Тобольск-Полимер» (510 тыс. т пропилена и 500 тыс. т полипропилена), новые мощности по выпуску вспененного полистирола на пермском «Сибур-Химпроме» (100 тыс. т) и увеличил со 120 до 210 т производство ПЭТФ (полиэтилентерефталата) на заводе «ПОЛИЭФ» в Башкортостане. В Кстове был введен в эксплуатацию завод «РусВинил», рассчитанный на выпуск 330 тыс. т ПВХ (поливинилхлорида) в год. Итого, один только СИБУР обеспечил прибавку российской нефтехимии на 1,5 млн т продукции в год.
Группа компаний «ТАИФ» (Татарстан) в 2013 году расширила производство полистирола общего назначения со 150 до 250 тыс. т и ввела мощности по выпуску 65 тыс. т АВС-пластиков (оба объекта — на «Нижнекамскнефтехиме»). В свою очередь, ГК «Титан» (Омск) в 2013 году запустила комплекс по производству 180 тыс. т полипропилена, а в 2014 году увеличила его мощность до 210 тыс. т.
Однако бóльшая часть амбициозных проектов, предусмотренных «Планом-2030», была отложена в долгий ящик. Причин этого как минимум три. Во-первых, уже упоминавшаяся переоценка потребностей внутреннего и мирового рынков в российских полимерах. Стало очевидным, что значительная доля планируемых к выпуску объемов может оказаться просто ненужной. Во-вторых, серьезным препятствием на пути реализации правительственных планов стал… дефицит сырья. Да, как ни дико это звучит, в России, с ее богатейшими запасами углеводородных ресурсов, не нашлось достаточных объемов, чтобы обеспечить загрузку ряда новых объектов.
Дело в том, что традиционно для пиролиза используются три вида сырья — этан, нафта и сжиженные углеводородные газы (СУГ). Из них наиболее привлекательным с экономической точки зрения является этан. Но пока его доля в сырьевом балансе отечественной нефтехимии составляет считаные проценты, в то время как в США и Канаде около 60% этилена получают именно из этана. Отставание России в этой сфере объясняется как относительно низким содержанием этана в природном газе, добываемом в Западной Сибири, так и недостаточной степенью извлечения данного вещества. Если в США она близка к 100%, в странах Персидского залива колеблется от 20% до 30%, то в России не превышает 6–8%. Однако ситуация должна серьезно измениться с началом масштабного освоения углеводородных ресурсов Восточной Сибири, очень богатых этаном. Так, в газе Чаяндинского (Якутия) и Ковыктинского (Иркутская область) месторождений содержание этана составляет около 4,5%.
Не все просто и со вторым по степени привлекательности видом сырья — СУГ. В последние годы СИБУР предпринял большие усилия по увеличению производства широкой фракции легких углеводородов (основа для получения СУГ) в Западной Сибири и обеспечению их поставки на свои нефтехимические предприятия. Так, в 2014 году было завершено строительство продуктопровода от Пуровского ЗПК до «Тобольск-Нефтехима» протяженностью 1,1 тыс. км и пропускной способностью на различных участках от 5,5 до 8 млн т в год.
Но с дефицитом СУГ столкнулись предприятия другого крупнейшего центра нефтехимии — Поволжья. Первоначальная редакция «Плана-2030» предполагала решение сырьевой проблемы Волжского кластера за счет сооружения трубопровода для прокачки ШФЛУ Западная Сибирь — Урал — Поволжье. Такая магистраль существовала во времена СССР, но в 1989 году на ней из‑за утечки легких углеводородов произошел взрыв, который привел к одной из самых страшных катастроф в истории нашей страны. В зоне взрыва тогда оказались два пассажирских поезда, и в результате погибло 575 человек. С тех пор транспортировка этого опасного вещества по густонаселенным районам была прекращена. А сегодня ее возобновлению мешают не только соображения безопасности, но и жесткая конкуренция за ресурсы, возникшая между СИБУРом и поволжскими нефтехимиками. Представители СИБУРа неоднократно выступали против предоставления государственной поддержки проекту по сооружению нового ШФЛУ-провода. А построить его за свой счет поволжские заводы явно не в состоянии. В итоге в обновленном варианте «Плана-2030» этот трубопровод уже не фигурирует.
Другой вид сырья — нафта (или прямогонный бензин) — наименее привлекателен для нефтехимии. Но и с ним возникают трудности. С одной стороны, его производство в стране растет. С другой — в силу особенностей отечественной системы налогообложения именно нафта в последние годы стала, наравне с дизельным топливом, одной из наиболее выгодных статей российского нефтяного экспорта. Отечественным ВИНК оказалось предпочтительней перегонять сырую нефть в этот полупродукт и отправлять его в Европу, где из него получают высококачественное горючее. А это ведет не только к сокращению поставок на внутренний рынок, но и к росту цен на прямогонный бензин, которые рассчитываются по экспортному паритету.
Наконец, еще одна (и, возможно, основная) причина торможения нефтехимических проектов — отсутствие финансов. Общий экономический кризис и западные санкции нанесли болезненный удар по отрасли. Многие проекты планировались в расчете именно на западные кредиты, и в условиях введенных ограничений единственной альтернативой для них стали государственные субсидии. Поэтому нефтехимики выстроились в очередь за средствами Фонда национального благосостояния. Но далеко не все они смогли получить к нему доступ. Наиболее удачливым оказался опять-таки СИБУР. В октябре 2015 года было одобрено выделение $1,75 млрд из ФНБ на реализацию проекта «ЗапСиб-2». По сути, сегодня это единственный крупный нефтехимический проект, осуществление которого продолжается в России, несмотря на все экономические трудности.
Другие игроки, даже располагающие большим административным ресурсом и широкими лоббистскими возможностями, не смогли добиться подобного результата. Показателен в этой связи пример Восточной нефтехимической компании (ВНХК), которая является детищем «Роснефти». Первоначально «Роснефть» рассчитывала получить из ФНБ на реализацию своих проектов до 2,4 трлн рублей, из которых 1,3 трлн собиралась направить ВНХК. Но впоследствии аппетиты сокращались, и в итоге в сентябре 2015 года глава «Роснефти» Игорь Сечин заявил, что компания и вовсе отказывается от государственных ассигнований из средств ФНБ. Между тем проект ВНХК оказался одним из наиболее уязвимых: и эксперты, и представители Минэнерго не раз высказывали сомнения в экономической целесообразности его осуществления. Как заявил в декабре 2015‑го министр энергетики Александр Новак, окончательная судьба проекта будет решена в 2016 году. Судя по всему, основные надежды теперь связываются с привлечением китайских инвесторов.
На средства ФНБ рассчитывала и нефтехимическая дочка российской газовой монополии — «Газпром нефтехим Салават». Она подала заявку на 26,6 млрд рублей, которые предполагалось направить на строительство комплекса акрилатов. Но и эта попытка не имела успеха.
Значительных инвестиций потребует другой крупный проект, планируемый совместно «Газпромом» и СИБУРом, — по строительству Амурского ГПЗ и сопутствующего ему комплекса нефтехимических производств. Производительность этого предприятия должна составить 2 млн т этана и 1 млн т пропана, а также около 500 тыс. т бутана и 260 тыс. т пентан-гексановой фракции в год. Торжественная церемония закладки ГПЗ состоялась в минувшем октябре, но реальные перспективы его сооружения — весьма неопределенные. По оценке самого «Газпрома», инвестиции концерна в проект должны составить 790,6 млрд рублей. Миллиардами будет исчисляться и доля СИБУРа. Где взять такие средства в условиях кризиса и падения цен на энергоресурсы?
Настоящим отраслевым анекдотом стала судьба еще одного нефтехимического проекта «Газпрома» — по сооружению Новоуренгойского ГХК. Этот проект — ровесник самого газового концерна. Дело в том, что оборудование для этого комплекса было приобретено в 1989 году, еще советским правительством. Почти 25 лет оно пролежало на складах, и только относительно недавно было принято решение о достройке комбината. Рассказывают, что, узнав об этом, бывший глава советского правительства Николай Рыжков, заслуживший в свое время прозвище «плачущий премьер», вновь пустил слезу. Но умиляться рано: проект снова завис. «Газпром» из года в год заявляет о том, что «осталось совсем чуть-чуть», — и вновь переносит пуск предприятия. Да и будет ли конкурентоспособным оборудование, произведенное более четверти века назад?
В свою очередь, «Нижнекамскнефтехим» отодвинул на 2020–2025 годы (проще говоря, фактически законсервировал) проект по созданию этиленового комплекса мощностью 1,2 млн т в год.
Иными словами, «План-2030» уже трещит по швам. Надежды на то, что отечественная нефтехимия сможет взять резкий старт и в считаные годы кратно нарастить объемы выпуска продукции, не сбылись. Конечно, гиганты отрасли это переживут. Но как быть сотням и тысячам тех российских малых и средних предприятий, которые связывали свое будущее с «нефтехимической революцией»?
Полимеры и полумеры
Самым печальным является то обстоятельство, что не произошло реальных ощутимых сдвигов именно в «нижней зоне» нефтехимического рынка, то есть в сфере производства конечной нефтехимической продукции. Это обусловлено целым рядом факторов.
Прежде всего, фактически потерпела фиаско стратегия создания нефтехимических кластеров. Даже те немногочисленные предприятия по производству нефтехимических материалов, которые были пущены в последние годы, не стали базой для формирования конгломератов перерабатывающих производств, как это задумывалось в «Плане-2030». Единственным исключением является, пожалуй, Татарстан. В республике создан целый ряд индустриальных и технологических парков. В их рамках действует около 500 предприятий малого и среднего бизнеса, перерабатывающих полимеры (в том числе около сотни занимаются производством автокомпонентов). Но их формирование началось задолго до принятия правительственного документа, а никак не благодаря ему. Сейчас в конечные изделия перерабатывается свыше 30% пластиков, выпускаемых на территории Татарстана; при этом руководство региона поставило задачу довести этот показатель до 50%.
К сожалению, татарстанский опыт так и не нашел применения в других субъектах федерации. Причина — в пассивности региональных властей. «План-2030» рекомендовал (но не строго предписывал) создавать в регионах так называемые координационные советы кластеров, куда входили бы представители самого субъекта, территориального представительства Минэнерго, крупных компаний-резидентов, научных институтов, образовательных учреждений, машиностроительных заводов, перерабатывающих фирм. Эти координационные советы должны были стать площадкой для обсуждения дальнейших планов развития кластера, решения операционных вопросов, разрешения хозяйственных споров между участниками рынка и т. д. Но нужно ли региональным властям связываться с такой сложной темой, как нефтехимия? У них и без того забот хватает. Поэтому большинство кластеров так и осталось на бумаге.
Конечно, хорошим импульсом для развития малого и среднего бизнеса должно было стать увеличение производства крупнотоннажных полимеров, достигнутое благодаря вышеперечисленным реализованным проектам. Отчасти так и произошло. По предварительным подсчетам, доля импортного полиэтилена в российском потреблении в 2015‑м составила 24,2% против 38,3% годом ранее, полипропилена — 7,8% против 24,2%. Учитывая резко возросшую стоимость импорта, это немаловажный фактор. Вместе с тем пресловутая ставка на валовые показатели привела к тому, что выросло производство лишь самых массовых и дешевых видов пластиков, в то время как по наиболее сложным и дорогим видам материалов Россия по-прежнему сильно зависит от зарубежных поставок. В частности, приходится закупать за границей гомополимеры и сополимеры полипропилена (это материалы, необходимые для производства, например, корпусных деталей оргтехники и бытовых приборов). Пока не удается обеспечить полное импортозамещение и по ряду видов полиэтилена — высокой плотности, линейному и сэвилену. В итоге в силу падения курса рубля растет себестоимость производства ряда высокотехнологичных видов продукции. Поэтому необходимо создавать новые мощности по выпуску дефицитных видов полимеров — либо модернизировать действующие предприятия с целью расширения их ассортимента.
Более того, вопреки ожиданиям, увеличение выпуска полимеров в России не привело к снижению цен на них. Компании-производители ориентируются в первую очередь на зарубежные рынки, и в результате стоимость полимеров внутри страны попала в жесткую зависимость от экспортного паритета. После резкого падения курса национальной валюты в конце 2014 года продавцы какое-то время не повышали рублевые цены на свою продукцию, надеясь, что изменения на валютном рынке окажутся кратковременными. Но уже с начала 2015‑го, когда стало ясно, что девальвация — это надолго, цены стали расти, ориентируясь на курс доллара и евро. В результате с января по сентябрь прошлого года цены, к примеру, на полиэтилен выросли в рублевом эквиваленте на 45%. Остается надеяться лишь на то, что новый виток курса рубля заставит, наконец, трейдеров изменить свою ценовую политику. Ибо запас прочности у переработчиков пластиков исчерпан: в случае дальнейшего роста стоимости сырья отрасль неизбежно ждет череда банкротств.
Но, безусловно, самым губительным фактором для малого и среднего полимерного бизнеса является резкое сокращение спроса на его продукцию, обусловленное спадом в основных отраслях-потребителях. По предварительным оценкам, объем жилищного строительства в РФ в 2015 году сократился на 11%, производство автомобилей — примерно на четверть, отрицательную динамику демонстрируют также машиностроение и электронная промышленность. Все это приводит к падению спроса на полимеры. Единственным исключением является пищевая промышленность, которая растет благодаря введению санкций против иностранной сельхозпродукции. За счет этого несколько расширился спрос на пластиковую тару и упаковку.
В целом же итоги процесса «нефтехимизации» для малого и среднего бизнеса скорее отрицательные. Если крупнотоннажное производство худо-бедно продемонстрировало рост (хотя и значительно меньший, чем было заложено в «Плане-2030»), то отрасль пластпереработки вступила в полосу стагнации. В 2010 году, до разработки всяческих правительственных программ, она росла на 21,5%. Уже через несколько лет темпы снизились примерно до 7% в год. А в первом полугодии 2015‑го динамика впервые за последнее десятилетие стала отрицательной: объемы переработки пластмасс упали на 4,9%. Можно предположить, что и в целом по итогам года сокращение производства оказалось не меньшим.
Таким образом, конечная цель нефтехимической «эпопеи» лишь отдаляется от нас. Производство высокомаржинальной продукции на основе углеводородного сырья сокращается. И обусловлено это не только общим экономическим кризисом, но и нерасторопностью чиновников. Несмотря на принятие «Стратегии-2030», так и не была сформирована система государственных технологических нормативов, стимулирующих применение пластиков взамен других, менее «прогрессивных» материалов. Внедрение новых стандартов идет крайне медленно. А в ряде случаев, в частности в строительном секторе, в последние годы, наоборот, были утверждены нормативы, затрудняющие применение полимерной продукции.
Полимерного «чуда» в России не случилось. И теперь, в условиях экономического кризиса и острого дефицита финансовых средств, наверстывать упущенное будет очень сложно. Но делать это необходимо. Низкий курс рубля все же повышает конкурентоспособность отечественных производителей по сравнению с импортом и дает им шанс на выживание. Но если крупные компании и государство при развитии нефтехимии не будут учитывать интересы малого и среднего бизнеса, то и это преимущество очень легко «проспать».
Начать дискуссию