Раскрутка экономики инфляцией, поднимающей спрос на все подряд, отвлекает массового потребителя от принципиальных новшеств.
В апреле Банк Японии потряс финансовый мир сообщением о готовности к массированной эмиссии. Планируемый уровень инфляции по мировым меркам скромен — всего 2% в год. Но по японским — грандиозен: страна уже пару десятилетий живет в условиях дефляции.
Правда, отсчитывается она, в сущности, относительно доллара. А тот за эти десятилетия упал в несколько раз. Есть несколько вариантов расчета — во сколько именно. Если судить по ценам московской недвижимости, золота или нефти — раз в 5–10. Если по ценам компьютерной техники — даже заметно поднялся. Для большинства практических целей можно ориентироваться в среднем на падение в 3–5 раз.
И все-таки доллар остается главной точкой отсчета всей финансовой системы. Ведь ради конкурентоспособности на мировом рынке остальные страны вынуждены опускать свои валюты вслед за долларом. По возможности — даже быстрее. Невзирая на все издержки, порождаемые инфляцией.
Увы, опыт первой Великой депрессии (1929–1939) и всемирного валютного кризиса (1967–1975) показал, что гонка инфляций не дает перевеса никому: обесценивать свою валюту довольно просто, и невозможно заметно оторваться от конкурентов. Как писал замечательный математик Чарлз Латуидж Доджсон (он же писатель Льюис Кэрролл) в книге «Алиса в стране чудес», надо бежать со всех ног, чтоб хотя бы остаться на месте, — а если хочешь куда-нибудь попасть, надо бежать еще вдвое быстрее.
Тем не менее инфляцию оправдывает и освящает авторитет прославленного экономиста Джона Мейнарда Кейнса. Тот еще в 1920‑е предложил лечить инфляцией депрессию. Если впрыснуть потребителям дополнительную дозу денег, в погоне за ними производители оживятся.
Правда, оппоненты Кейнса указали: в долгосрочной перспективе инфляция опасна. Он ответил: в долгосрочной перспективе мы все — покойники. На самом же деле он и не собирался применять свой рецепт долго, а указал: избыточные деньги надо изъять — например, дополнительным налогообложением развернувшегося производства — до того, как они пройдут полный цикл оборота в хозяйстве. Увы, политики не следуют этому совету: очень уж соблазнительна надежда пожить при непрерывно растущем производстве. В результате, например, всемирный валютный кризис обернулся невиданной ранее стагфляцией — сочетанием стагнации с инфляцией: непрерывно обесценивающиеся деньги уже никого не привлекали, так что всякий, кто мог обойтись без текущего заработка, старался свернуть дело. Рвать порочный круг пришлось шаманскими средствами вроде тэтчеризма и рейганомики, побочные эффекты которых проявились уже после ухода главных организаторов — Маргарет Хилды и Роналда Уилсона — с постов.
Отчего же, невзирая на этот тяжкий мировой опыт, Япония ныне решается прибегнуть к инфляционному допингу — причем, судя по заявленным планам, на долгосрочной основе, равно осуждаемой Кейнсом и его оппонентами?
Специалисты в один голос отмечают: японская дефляция душит всю тамошнюю экономику. Товаров там производится все больше и — благодаря непрерывному совершенствованию производства — со все меньшими затратами. Денег же на рынке больше не становится. Поэтому все цены падают. Каждый надеется завтра купить то же, что мог бы и сегодня, но дешевле. И откладывает покупку. Спроса нет — приходится сокращать предложение. Производство свертывается или в лучшем случае остается на прежнем уровне.
Из этого следует: если деньги начнут обесцениваться — их будут расходовать охотнее, не дожидаясь дальнейшего падения. И вся экономика завертится ускоренно. На этом основана, например, система принудительного понижения ценности денег путем ограничения срока их обращения, еще до первой Великой депрессии предложенная Йоханом Сильвио Гезелем и с тех пор то и дело вводимая в моду местными властями разных пораженных кризисом регионов. Но простое фальшивомонетничество (а как еще назвать вброс в экономику денег, не обеспеченных никакими реальными ценностями?) на государственном уровне справляется с задачей ничуть не хуже.
Первые сведения о планах Банка Японии даже подняли курс иены. В ожидании ее удешевления и соответствующего роста спроса на японские товары спекулянты (люди, опирающиеся на умозрительное рассмотрение — speculatio — и следующее из него предвидение) стали заранее запасаться валютой, за которую эти товары можно купить. Поэтому даже для намеченного довольно скромного удешевления придется примерно удвоить общее количество иен.
Но какие именно товары с нетерпением дожидаются дополнительных денег? Вряд ли — первой необходимости: те по определению приходится покупать по мере возникновения этой самой необходимости. Очевидно, за лишние деньги людям продают то, без чего при желании можно и обойтись. Сирил Норткот Паркинсон чеканно сформулировал: расходы растут с доходами. Это, конечно, поднимает уровень жизни — но по сути силы производителей (и силы потребителей, зарабатывающих своим трудом, а не близостью к истокам денежного потока) расходуются без явной и бесспорной пользы.
Между тем все, что приносит в жизнь новое качество, пользуется спросом даже в периоды кризисов, когда свободных денег ни у кого нет. Например, фирма «Ситроен» в начале первой Великой депрессии оказалась на грани разорения, но ее оттуда вытянул автомобиль с передним приводом, так и названный Traction Avant (1934–1957; до него передний привод имели американский Cord L‑29 — 1929–1932 — и немецкий DKW, начиная с F1 1931 года, но оба они вместе не достигли и десятой доли 760 тысяч экземпляров французского творения): на узких улочках старых европейских городов меньшая склонность к заносу на поворотах не просто полезна, а еще и спасает от многих видов аварий. Первыми массовыми покупателями стали французские бандиты, дабы лихими поворотами на большей скорости уходить от полиции, а за ними такие же машины стала закупать полиция, чтобы все же догонять бандитов.
Но если подлинно новое покупают при любых обстоятельствах — значит, массовый вброс необеспеченных денег, поднимающий спрос на все подряд, отвлекает массовых потребителей от принципиальных новшеств. В тепличных условиях их разработке и производству уделяется меньше внимания, чем безудержному копированию уже освоенного (в лучшем случае — с изменением расфасовки, упаковки, расцветки и прочих мелочей, привлекающих внимание).
Выходит, простейшее для политиков решение — раскрутка хозяйства деньгами — опасно не только стагфляцией, когда неумеренно употребленное сильнодействующее лекарство становится ядом. Оно еще и тормозит общее совершенствование, препятствует развитию.
Крупнейшие технические прорывы XX века — от массовой автомобилизации до авиации, от вычислительной техники до космонавтики — достигнуты при стабильной валюте или в худшем случае весьма умеренной инфляции. Зато после отвязки денег от золотого эквивалента, не позволявшего безудержно печатать необеспеченные бумажки, прогресс даже в этих отраслях резко затормозился. Сверхзвуковые пассажирские самолеты, спроектированные накануне всемирного валютного кризиса, так и не вышли из стадии эксперимента (Ту‑144 после нескольких катастроф заброшен, а «Конкорд» летал всего на двух линиях — из Лондона и Парижа в Нью‑йорк — скорее для британского и французского престижа). Компьютерные архитектуры по существу почти не совершенствуются уже лет 30–40. Даже космос ограничился Приземельем.
Полагаю, для нашего общего прогресса было бы куда полезнее ориентироваться не на Кейнса, а на Йозефа Алоиза Шумпетера. Он — единственный из основателей австрийской школы в экономической теории — имел практический опыт. Причем серьезнейший: в 1919‑м был министром финансов Австрии, где тормозил послевоенную гиперинфляцию. Как теоретик он известен прежде всего утверждением: на вполне стабильном рынке прибыль может принести только новшество. Если депрессию прекратят заливать инфляцией — ради заработка придется создавать новое, и мир вновь начнет развиваться.
Начать дискуссию