Деньги — не причина

Уже довольно долго адепты Невидимой Руки Рынка на все лады перепевают два рассуждения, от многократного повторения объявленные верными.

Первое — предвкушение краха экономики РФ под неотвратимым напором санкций. Раз в хозяйство поступает меньше денег — падает спрос на какие-то товары. Значит, сокращается их производство. Те, кто на производстве работал, лишаются доходов и уменьшают спрос на что-нибудь еще. Так снижается еще какое-то производство. Поток денег мелеет далее. Петля затягивается — страна схлопывается. Правда, по такому механизму сокращение расходов государства влечет куда большее сокращение его доходов — но либералы об этом молчат.

Второе — протест против предложений отделения экономики Российской академии наук: поднять хозяйство дозированным пополнением его деньгами. Идея далеко не новая: ее обосновал еще Джон Мейнард Кейнс (1883–1946). Кейнсианские рецепты проверены практикой — породили несколько экономических чудес, начиная с прекращения в Соединенных Государствах Америки, где в 1930-е годы действовали именно ученики Кейнса и по его рецептам, наитягчайших проявлений первой Великой депрессии. Но антикейнсианцы нашли убедительное для них теоретическое опровержение практического достижения. Мол, вбросим в экономику деньги — цены вырастут. Производители получат больший доход за тот же объем производства — значит, не захотят его наращивать. Более того, общий рост цен поднимет собственные расходы производителей. Следовательно, многие из них попытаются сократить производство и тем самым уменьшить затраты на него, что повысит разницу между возросшими благодаря росту цен доходами и собственными издержками — то есть чистую прибыль. Таким образом, вброс денег в экономику приведет в конечном счете к сокращению производства.

Каждое из этих рассуждений само по себе выглядит вроде бы логично, но в сумме они означают: по логике наших «невидиморыночников», что ты с экономикой ни делай — производство все равно сократится. По их вере, единственный допустимый образ действия — примириться с сокращением и просто ждать, когда капризный рынок качнется в другую сторону.

Противоречие между процитированными мною безупречно либеральными рассуждениями проистекает из того, что в глазах либерала первичны деньги, а не товары и услуги, доступные к получению за эти деньги, и не реальные потребности, а платежеспособный спрос — то есть далеко не полное отражение даже потребностей тех, у кого есть деньги.

Так, даже тем, кто может оплатить прививку, жизненно важно, чтобы ее сделали всем, включая неплатежеспособных: у слабого организма — по любой причине! — иммунитет нестойкий, и если эпидемия разразится среди бедняков, то и многие богачи заразятся. Еще век–два назад от типичных болезней общественных низов умирала и немалая доля высшего общества: зараза окружала каждого, и малейшего ослабления здоровья хватало для пагубных последствий. Альберт Саксен-Кобург-Готский (1819–1861), супруг британской королевы Виктории, и преуспевающий композитор Петр Ильич Чайковский (1840–1893) умерли от холеры, в основном переносимой не вымытыми перед едой руками. Младший брат Николая Александровича Романова Георгий (1871–1899), второй в ряду наследования императорского престола, — жертва туберкулеза, легко поражающего только сильно истощенных.

Подмена потребностей платежеспособным спросом — существенная часть теорий, разработанных в интересах торговли. Продавцу все равно, чем и с кем торговать: для него важны только вырученные деньги. Фридрих фон Хайек (1899–1992), ставший в 1974 году лауреатом Нобелевской премии по экономике вместе с Карлом Гуннаром Петерссоном (1898–1987) «за основополагающие работы по теории денег и экономических колебаний и глубокий анализ взаимозависимости экономических, социальных и институциональных явлений», показал: деньги — наилучший возможный обобщенный носитель информации, необходимой для хозяйственной деятельности. Но — именно обобщенный, то есть предполагающий, что все потребности (и все производства товаров и услуг) взаимозаменяемы. Это предположение прямо противоречит реальности. Не зря сами же либералы хвастаются сотней сортов колбасы на прилавке — понимают, что даже на таком простейшем биологическом уровне взаимозаменяемо далеко не все. А уж прививку от кори никак не заменить прививкой от столбняка. Карточное распределение, давнее пугало либералов, опирается на точные — как правило, установленные специалистами, а не просто рассчитанные делением текущего производства и (или) наличного запаса на число потребителей — сведения о минимальных биологических потребностях по каждому виду распределяемой продукции. Изучение подлинных потребностей никоим образом не связано с деньгами: они могут тут служить только вспомогательным инструментом оценки эффективности производства.

Взаимопротиворечащие утверждения у либералов получаются именно потому, что они смотрят на весь мир с точки зрения торговли, а не производства. В рамках же производственной логики иной раз бывает необходимо запустить производство принудительно — любыми способами, начиная с государственных заказов и кончая прямыми предписаниями произвести не меньше такого-то объема. Более того, обеспечить производству первоначальный спрос иногда приходится карточным распределением. Тем более что иной раз оно не сокращает, а повышает потребление: так, если распределять по карточкам сигареты, то их купят даже некурящие, чтобы предложить тем курящим, кому не хватает карточной нормы, и в обмен получить от них какие-то блага, не распределяемые централизованно. Начальные толчки для запуска производства могут быть недешевы — зато в дальнейшем обеспечивают и сокращение цен (рост объема выпуска не только уменьшает постоянные издержки в расчете на единицу продукции, но и позволяет применить более эффективные методы работы), и, соответственно, наращивание платежеспособного спроса (ибо при меньшей цене больше людей может позволить себе удовлетворить потребности).

Увы, чтобы понять благотворные последствия принудительного запуска производства, нужно уметь отследить всю вышеприведенную цепь причин и следствий. Тут не ограничишься предположениями «Кто-то где-то что-то не купит — и все посыплется». Торговая логика имеет несомненное преимущество перед производственной: она несравненно проще. Но в полном соответствии с русской поговоркой такая простота хуже воровства. Теория систем учит: целое больше суммы своих частей — каждый новый уровень сложности структуры порождает новые закономерности, непостижимые с точки зрения закономерностей, выявленных на предыдущих уровнях. Торговая логика пытается постичь общество (и производство как одну из ключевых сфер деятельности общества) как сумму личностей и прямых парных взаимодействий между личностями. Она учитывает только разовые встречи двоих ни в чем не зависящих друг от друга субъектов, причем каждый из них намерен извлечь из второго наибольшую возможную в данный момент прибыль. Хотя реальная торговля куда сложнее.

Модные нынче учебники экономики, написанные в торговой логике, изобилуют верными призывами к долгосрочному взаимовыгодному взаимодействию, разделению труда, снижению нормы прибыли ради повышения оборота и так далее. Но обосновать эти разумные — и «кувырсот швырнадцать раз» подтвержденные общемировой практикой — предложения можно только средствами логики производственной. Зато логике этих же учебников подобные советы прямо противоречат. Наоборот, эффективными менеджерами в учебниках объявлены как раз те, чьи решения по сути сводятся к закрытию вспомогательных служб (а то и основного производства), разрыву технологических цепочек, распродаже запасов и бегству на новую работу с красивым квартальным отчетом в руках до того, как следующий квартал докажет убийственность принятых мер.

Пока хоть кто-то в высшем экономическом руководстве будет следовать торговой логике — он будет разрушать производство, искренне веруя, что помогает стране.