Насколько вероятным является развитие ситуации в мировой экономике по принципу «от плохого к худшему»? Какими могут быть точки уязвимости российского банковского сектора в случае возникновения кризисных явлений в национальной экономике? Удачный ли сейчас момент для приватизации госбанков, и чем объясняется предложение поднять «планку» по капиталу для российских банков до 1 млрд рублей?
На эти и другие вопросы отвечает в интервью НБЖ председатель совета директоров МДМ Банка Олег ВЬЮГИН.
Шоковая стадия пройдена, сейчас налицо стадия UP-AND-DOWN
НБЖ: Олег Вячеславович, как вы оцениваете нынешнюю ситуацию в мировой экономике? Насколько, с вашей точки зрения, оправданы пессимистичные прогнозы о неизбежной эскалации кризиса, о том, что в обозримом будущем он перейдет из вялотекущей фазы в острую?
0. ВЬЮГИН: То, что сейчас переживает мировая экономика, - это логичное продолжение, дальнейшее развитие долгового кризиса. Начался этот кризис с частных заемщиков, а потом он постепенно перерос в кризис суверенных долгов. В США государство, национализировав ипотечные агентства, фактически взяло на себя обязательства граждан по ипотеке, что привело к увеличению объема госдолга.
НБЖ: Банки тоже на себя взяли часть обязательств, проведя реструктуризацию задолженности.
0. ВЬЮГИН: Да, но сама банковская система тоже была профинансирована государством. Иного выхода у американских властей не было - альтернативой этому решению стало бы «схлопыва-ние» национальной банковской системы. В результате, как я уже говорил, кризис частных долгов перерос в кризис суверенного долга - не только в США, но и в Европе.
НБЖ: Сейчас в силу очевидных причин всех больше беспокоит Европа. Как вы считаете, пройдена ли здесь нижняя точка кризиса или нет?
0. ВЬЮГИН: Нижняя точка - нет, не пройдена. Суверенные долги стран ЕС продолжают расти, и именно этим объясняется то, что все так нервничают по поводу Европы.
С другой стороны, по моему убеждению, пройдена шоковая стадия кризиса, начавшаяся, когда все: банки, инвесторы, частные фонды - вдруг осознали, что получить долги полностью назад не удастся. Сейчас участники рынка уже привыкли к этой мысли, а регуляторы адаптировались к новой реальности. Они поняли: чтобы не было новых шоков, надо быстро открывать «окна рефинансирования» для банков и поддерживать процентные ставки на низком уровне. Если возникает необходимость, то надо выкупать капитал банков и суверенные долги, что, собственно говоря, и делают периодически ЕЦБ и ФРС США. И, конечно, заняться бюджетной консолидацией стран с большим уровнем госдолга.
НБЖ: И это помогает рынкам успокаиваться?
0. ВЬЮГИН: Да, на некоторое время. Все равно,в конечном счете, инвесторы смотрят на способность управлять большим долгом и держать ситуацию под контролем. Последний тому пример - ситуация с испанскими банками. Европейский союз пообещал предоставить средства для их рекапитализации, и нет оснований сомневаться в том, что он выполнит свое обещание. Как только инвесторы узнали об этом, на рынках началось ралли - все хорошо, проблема решена.
НБЖ: Проблема испанских банков - возможно, но путем таких локальных «вливаний» вряд ли можно устранить проблемы, породившие мировой кризис.
0. ВЬЮГИН: Да, поэтому я и говорю, что кризис продолжается, просто уже не в шоковой фазе. Шоки не возникают, потому что пока удается их «погасить» финансированием долгов. Как долго это может продолжаться, сколько времени этот механизм будет сохранять свою эффективность? Сложно сказать. Пока нет инфляционных последствий, это выглядит как разумная политика. Ведь согласитесь, лучше поддерживать мировую финансовую систему в состоянии up-and-down (вверх-вниз), чем испытывать ее на прочность новыми и новыми шоками.
Представим себе, что Евросоюз отказался помочь Испании, послал властям страны сигнал: ваши проблемы - сами решайте. Какими бы могли быть в этом случае последствия? Началась бы паника, из испанских банков побежали бы вкладчики, банковская система страны «сложилась» бы. Это тут же повлияло бы на соседние страны, потому что инвесторы сделали бы вывод: по испанскому сценарию события будут развиваться и в Италии, и в Португалии, и в других странах. Это и есть развитие ситуации по шоковому сценарию. Никто не хочет, чтобы он реализовывался, и выработан механизм, который временно предотвращает его.
Если бы в результате задействования этого механизма происходил скачок инфляции, возможно, отношение к нему было бы более прохладным. Но пока, как я уже говорил, темпы роста цен не ускоряются, да и предпосылок к этому нет: кредитный мультипликатор очень низкий, кредитные портфели банков не увеличиваются, а в отдельных европейских странах даже сокращаются.
НБЖ: С учетом того, что вы рассказали, вероятность распада еврозоны представляется минимальной. Между тем об этом сейчас много говорят.
0. ВЬЮГИН: Мне кажется, что оснований для таких прогнозов нет - во всяком случае, пока нет инфляционных скачков. Проблемы еврозоны финансируются за счет эмиссий, проводимых ЕЦБ, за счет кредитов МВФ и за счет трансфертов средств с севера на юг. Ведь не все страны ЕС сталкиваются с проблемой суверенных долгов, во многих ситуация с ними является вполне регулируемой. Эти страны финансируют проблемных участников еврозоны, и пока их средств (плюс средства ЕЦБ и МВФ) хватает для того, чтобы предотвращать новые шоки. Почему в этих условиях Евросоюз непременно должен распасться, лично мне непонятно. Однако в перспективе (и недалекой) решающее значение для сохранения евро будет иметь реализация планов по созданию фискального союза в рамках еврозоны.
НБЖ: При таком сценарии - up-and-down - насколько, по-вашему, велика вероятность того, что мировой кризис перекинется на Россию?
0. ВЬЮГИН: На российскую экономику воздействие извне, как обычно, идет по линии торгового баланса. Во время кризиса 2008-2009 годов это воздействие было очень существенным: мировые цены на нефть пошли вниз, и это негативно сказалось на положении нашей экономики. Сейчас ситуация другая: шоков не происходит, денежное предложение расширяется, и в этих условиях нет прямой угрозы, что нефть начнет обесцениваться. Да, мировой спрос на энергоносители замедляется, но, повторюсь, денежное предложение растет. А цена на нефть в современном мире определяется во многом финансовыми инструментами, а не соотношением спроса и предложения на «физическую» нефть. Финансовая же политика, как мы видим, является предсказуемой, поэтому есть основания полагать, что стоимость нефти удержится на нынешних уровнях. И российская экономика в этих условиях будет чувствовать себя вполне комфортно, более конкретно, динамика ВВП будет в положительной зоне.
Если говорить о национальной банковской системе, то она, конечно, является частью нашей экономики. Не случится экономических потрясений - будет все более или менее нормально и в ней.
НБЖ: Несмотря на то, что банки становятся все менее привлекательным объектом для инвестиций?
0. ВЬЮГИН: Это не чисто российское явление, а общемировая тенденция. Банковский бизнес сейчас не рассматривается как очень привлекательный для инвесторов. Это становится очевидным, если посмотреть на премии при сделках М&А на банковском рынке: один раз к капиталу теперь считается очень хорошей ценой.
Прямые запреты в банковском регулировании - инструмент гораздо более эффективный, чем хитроумные инструкции
НБЖ: В 2008 году происходящее на мировых финансовых рынках оказало сильное влияние на нашу банковскую систему, потому что российские финансово-кредитные организации активно привлекали фондирование на рынках капитала. Сейчас, насколько я понимаю, этот фактор риска снят?
0. ВЬЮГИН: Если он и есть, то не будет играть существенной роли. На сегодняшний день российские банки являются почти что нетто-кредиторами для зарубежных банков, а в 2008 году все было с точностью до наоборот.
НБЖ: Хорошо, что это теперь не является слабым местом нашей банковской системы. А какие другие «точки уязвимости», по вашему мнению, существуют, что может вывести систему из состояния равновесия, если сценарий up-and-down сменится шоковым сценарием?
0. ВЬЮГИН: Если рассматривать, с моей точки зрения, малореалистичный шоковый сценарий, то с чем в случае его наступления столкнутся российские банки? Прежде всего, со спадом экономической активности и, как результат, с ухудшением платежеспособности многих заемщиков. Очевидно, что если люди теряют работу, то они менее склонны платить по кредитам; если у компании падают продажи, то ей становится труднее расплачиваться по кредитам, привлеченным для развития бизнеса или под реализацию каких-то проектов. Соответственно, следует ожидать роста просрочки и увеличения объемов проблемных долгов. И это не будет означать, что банки проводили неправильную кредитную политику или не уделяли должного внимания риск-менеджменту. Рост объемов «плохих» долгов - естественное следствие любого экономического кризиса.
Второе возможное последствие -ухудшение ситуации с ликвидностью. Но влияние этого фактора я бы не стал преувеличивать: кризис 2008 года научил банки аккуратнее подходить к решению проблемы ликвидности. Плюс к тому Центральный банк мгновенно предоставляет ликвидность в случае возникновения дефицита, он готов к использованию такого инструмента, как беззалоговые кредиты.
Поэтому ликвидность - не самая большая «точка уязвимости» теперь. Главный существующий риск - возможность ухудшения платежеспособности заемщиков. Если это произойдет и начнет расти доля проблемных долгов в кредитных портфелях, то это будет иметь негативные последствия для капитала банков. Не сразу, конечно, с некоторым временным лагом. Стоит отметить, что капитал российской банковской системы в последнее время особо не пополнялся - более того, он расходовался на решение проблем предыдущего шока и на активное наращивание банками своих кредитных портфелей после завершения острой фазы кризиса. Если в 2008 году, когда начинался кризис, запас достаточности капитала был довольно большим, то сейчас этот запас существенно сократился. Иными словами, по ликвидности уязвимость ниже, чем была четыре года назад, а по наличию у банков капитала - выше.
НБЖ: Центральный банк, как известно, сейчас предупреждает участников рынка об опасности слишком быстрого наращивания кредитных портфелей. Он делает это, потому что знает о сокращении запаса достаточности капитала?
0. ВЬЮГИН: Похоже, так.
НБЖ: Некоторым банкам регулятор запрещает увеличивать свои кредитные портфели как раз по этой причине? Но правильно ли при этом использовать такой механизм прямого действия, как запрет?
0. ВЬЮГИН: Думаю, правильно. Мировой опыт показывает, что прямые запреты в банковском регулировании -инструмент гораздо более эффективный, чем хитроумные инструкции, которые можно трактовать и так, и этак. Наглядный тому пример - закон Глас-са-Стигала в США, в котором содержался прямой запрет на совмещение финансовыми организациями в своей деятельности коммерческого и инвестиционного банкинга. Берешь депозиты - не рискуй на фондовом рынке. Пока этот закон действовал, банковская система США была достаточно надежно защищена от всевозможных шоков.
Возвращаясь к ситуации на нашем рынке, хочу сказать: если Центральный банк видит, что участник рынка принимает на себя слишком большие риски, то запреты могут помочь ограничить эти риски.
Любой разумный банк никогда не будет открывать большую позицию на одного заемщика
НБЖ: Но прямые запреты не отменяют, насколько я понимаю, инструментов непрямого действия - например, инструкций ЦБ. С 1 июля вступила в силу новая редакция 110 Инструкции. Как, по-вашему, это может повлиять на деятельность российских банков? Ведь эту инструкцию недаром считают инструментом борьбы со «связанными заемщиками» и «фирмами-прокладками».
0. ВЬЮГИН: Открыть большую позицию на одного заемщика означает поставить банк в сильнейшую зависимость от него. В этом ничего хорошего нет. А если этот заемщик - лицо, аффилированное с акционерами... Банки, придерживающиеся стандартов Basel, всегда очень четко отслеживают лимиты на одного заемщика.
Бывают случаи, когда банк и собирает депозиты населения, и вкладывает их исключительно в развитие девелоп-мента. Пока строительная отрасль чувствует себя нормально, банку ничего не угрожает - а что происходит в противном случае, мы с вами наблюдали во время кризиса 2008 года. Если акционеры данного гипотетического банка являются одновременно владельцами девелоперских компаний-заемщиков, то не исключено, что при таком раскладе у них возникнет искушение поступиться интересами вкладчиков ради финансирования своих проектов.
НБЖ: ЦБ как раз предлагает разбираться с такими акционерами более жестко -вплоть до привлечения к уголовной ответственности в случае доведения банка до банкротства. Ваше мнение - не слишком ли радикальны эти предложения? Или, возможно, их давно следовало бы реализовать на законодательном уровне?
0. ВЬЮГИН: Думаю, ЦБ в данном случае действует по адаптивной модели: копит информацию, обобщает ее и реагирует. Изучает обстоятельства скандальных банкротств за последние 3-4 г°Да и выявляет причины, в силу которых банки были доведены до такого состояния. Чтобы предупредить такие случаи, можно попытаться повысить ответственность людей, совершивших подобные действия. А может, лучше обратить внимание на право регулятора оспаривать или запрещать такие сделки. Но и в случае с вышеприведенным предложением черт, как обычно, прячется в деталях.
НБЖ: Например, в такой детали, что у нас иногда реальные и формальные собственники банков - разные люди.
0. ВЬЮГИН: Этого невозможно избежать на юо%. «Зицпредседатели Фунты» существовали всегда.
НБЖ: Агентство по страхованию вкладов также выступает с инициативами, направленными на ужесточение ответственности собственников и топ-менеджеров доведенных до банкротства банков. Например, АСВ предлагало исключать руководителей таких организаций из числа кредиторов второй очереди.
0. ВЬЮГИН: Если это было умышленное действие, если, например, имел место вывод активов, то о компенсации говорить не приходится. Но здесь, конечно, возникнут сложности: необходимо доказать, что менеджер действительно виноват, и вывести его из кредиторов второй очереди, по-видимому, будет можно только по решению суда.
НБЖ: Вы уже упоминали про Basel. Насколько я понимаю, единой картины по рынку в этом вопросе нет: кто-то из наших банков еще не перешел полностью на Basel II, а кто-то уже вводит компоненты Basel III. А в принципе, с вашей точки зрения, следует ли банкам выполнять рекомендации того и другого стандарта в нынешней не слишком простой для рынка ситуации?
0. ВЬЮГИН: Вопрос не в том, следует или нет, вопрос в том, что у многих банков это при всем желании не получится. При нынешней мировой экономической ситуации к внедрению Basel II и Basel III стоит продвигаться, но не стоит внедрять эти стандарты ускоренными темпами.
НБЖ: Basel II и Basel III рекомендуют банкам создавать буферные капиталы для подстраховки на случай возникновения кризисных явлений. ЦБ и АСВ, в свою очередь, призывают российские финансово-кредитные организации создать фонд взаимопомощи, в который банки делали бы отчисления в спокойные времена и из которого получали бы поддержку в случае необходимости. Как вы относитесь к этой идее, поддерживаете ли ее?
0. ВЬЮГИН: В таком подходе есть логика, но есть и один изъян. Если речь идет о недостатке у банков капитала в шоковых ситуациях, то вряд ли этот недостаток можно будет компенсировать за счет средств подобного фонда. Посмотрите на опыты банковских кризисов в различных странах - всегда объемы оказанной поддержки исчислялись десятками процентов от ВВП. Посмотрите на историю нашего кризиса 2008 года: банки получили в виде субординированных кредитов от государства порядка триллиона рублей. Накопить такие огромные средства за счет отчислений банков очень сложно. К тому же если банки будут отчислять в этот фонд часть своих прибылей, то они, скорее всего, постараются компенсировать эти расходы путем повышения стоимости услуг для конечных потребителей.
НБЖ: Но ведь речь не обязательно должна идти о решении с помощью этого фонда проблем, возникших в результате системного кризиса.
0. ВЬЮГИН: А если мы говорим о локальных проблемах одного банка, то для такой ситуации есть механизм страхования депозитов. Можно его и дальше развивать.
НБЖ: Вы упомянули субординированные кредиты. Сейчас предлагается сделать этот механизм фондирования банков не кризисным, а постоянно действующим.
0. ВЬЮГИН: Насколько мне известно, официальная позиция по данному вопросу такова: этот инструмент должен использоваться только в кризисных ситуациях.
НБЖ: Но в случае с законом о санации это удалось: санация ведь тоже была антикризисным инструментом, а теперь превратилась в инструмент постоянного действия.
0. ВЬЮГИН: Это другое дело. Даже в спокойные времена может возникнуть ситуация, требующая санации того или иного банка.
НБЖ: Хотелось бы задать несколько вопросов по «Стратегии-2020», поскольку вы являлись одним из авторов банковского раздела этого документа. В нем предлагается повысить требования к капиталу банков к 2013 году до 1 млрд рублей. Это предложение до сих пор актуально?
0. ВЬЮГИН: Конечно, нет, до 2013 года это нереально.
НБЖ: А откуда вообще взята эта цифра -1 млрд рублей - в качестве «планки» по капиталу?
0. ВЬЮГИН: При ее определении исходили из обобщения практики в этой области. Например, власти Казахстана установили требования к капиталу при создании нового банка 30 млн долларов, то есть порядка миллиарда рублей. Сейчас, кстати, там рассматривается вопрос о повышении этой «планки» до 50 млн долларов. Можно также сослаться на практику других стран, где также достаточно высоки требования к капиталу банков.
Если же говорить о самой идее, а не о конкретной цифре, то не стоит рассматривать ее как инструмент борьбы с кем-то - в данном случае с малыми банками. В принципе на развивающихся рынках, к которым относятся и Китай, и Индия, и Казахстан, и Россия, очень сильны тенденции к консолидации в банковских секторах. Шаг за шагом идет процесс концентрации активов в крупных финансовых институтах, где-то это происходит стихийно, где-то поддерживается нормативными требованиями. То есть процесс консолидации «подталкивается» местными банковскими регуляторами...
НБЖ: Как это делается, например, в России.
0. ВЬЮГИН: Да. Экономическое обоснование этой идеи очень простое - только достаточно крупный банк может быть высокотехнологичным, только такой банк может предоставлять финансовые услуги эффективно и на хорошем качественном уровне. Второе экономическое обоснование - наличие большого числа малых банков нагружает надзорный орган, отвлекая от концентрации на системных рисках.
НБЖ: Конечно, поднять «планку» по капиталу к 2013 году до миллиарда рублей нереально, но, по-видимому, это можно будет сделать к 2015, 2018 или 2020 году. Проводились ли какие-либо исследования, сколько банков сможет остаться на рынке в этом случае?
0. ВЬЮГИН: Я думаю, назвать точную цифру достаточно трудно, но можно представить себе ситуацию в целом. Образуется «костяк» крупных банков, наряду с ними на рынке продолжат работать небольшие финансово-кредитные организации, имеющие ограниченную лицензию.
НБЖ: Так называемые монолайнеры. Это как раз интересный момент - почему авторы «Стратегии-2020» считают, что монолайнеры принимают на себя меньше рисков, чем банки с диверсифицированной структурой бизнеса?
0. ВЬЮГИН: Это не моя идея, поэтомумне сложно объяснить, почему для монолайнеров предлагается сделать исключение. Но от себя могу сказать, что малые банки, по моему убеждению, в большинстве своем монолайнеры. Их бизнес построен на обслуживании узкого круга клиентов, с которыми выстроились очень тесные и длительные отношения.
НБЖ: Вы говорили, что повышение «планки» по капиталу до 1 млрд рублей призвано «подталкивать» банковский сектор в правильном направлении - к большей консолидации. Но разве наш банковский сектор не является и без того слишком консолидированным? Хотя бы за счет существования на нем нескольких госбанков.
0. ВЬЮГИН: В принципе, да, и дело тут не только в госбанках. У нас, насколько я помню, первая тридцатка банков контролирует порядка 8о% совокупных активов банковской системы, а первая пятидесятка - около 95% активов. Если говорить цинично, то при таком раскладе судьба остальных банков не должна волновать государство - есть они или нет, неважно.
НБЖ: А хорош ли такой уровень концентрации сектора для экономики и потребителей банковских услуг?
0. ВЬЮГИН: Мировая практика показывает, что банковские системы всех стран держатся на крупных банках. Хорошо это или плохо, не знаю, но это факт.
НБЖ: Разве ситуация с too big to fail, возникшая осенью 2008 года, не заставляет задуматься о правильности такого подхода?
0. ВЬЮГИН: История с too big to fail немного не о том. Ничего плохого нет в том, когда активы банковской системы сосредоточены в пятидесяти банках, примерно равных по силе и по занимаемой доле на рынке. Плохо, когда есть банк, настолько большой, что его «колебания» могут спровоцировать системный кризис.
НБЖ: В России, наверное, таких банков даже два.
0. ВЬЮГИН: Да, Сбербанк и группа ВТБ. Если у них возникнут серьезные проблемы, то со стопроцентной вероятностью начнется системный банковский кризис. Но они у нас государственные и поэтому относятся к категории «not fail». Государство не может отстраниться и сказать: «У банков проблемы? Пусть с ними разбираются акционеры». Оно само является их мажоритарным акционером.
НБЖ: В «Стратегии-2020» прописан, насколько я помню, график приватизации госбанков. Если доля государства в капитале Сбербанка и ВТБ опустится сначала до контрольного пакета, а потом до блокирующего, то по идее государство получит возможность отстраняться от решения проблем обоих банков.
0. ВЬЮГИН: Вопрос о приватизации госбанков достаточно сложный. Хотя бы потому что Сбербанк, например, к полной приватизации сейчас явно не готов.
НБЖ: Разве у него плохие финансовые показатели?
0. ВЬЮГИН: Нет, дело тут совсем не в его показателях. Представим себе, что проводится полная приватизация, и выставленные на продажу акции Сбербанка распределяются между большим числом небольших акционеров, а у государства - ноль. Это нормальная практика - в западных странах банки приватизируются именно так, чтобы никто из акционеров не смог сосредоточить в своих руках контроль над его деятельностью. Честно говоря, никто там к этому не стремится -никому в США, например, не придет в голову получить контроль над J.P. Morgan. А даже если вдруг и придет, регулятор этого не позволит, потому что это может нарушить конкурентное поле.
Что произойдет, если у нас сейчас будут приватизированы Сбербанк и ВТБ? На рынке появятся два частных банка, контролирующих очень большие доли рынка. Для антимонопольного регулятора это недопустимая ситуация, и он в этом случае будет добиваться снижения долей этих банков в различных сегментах рынка, разделения банков, продажи части их бизнеса. То есть требовать демонополизации рынка.
НБЖ: Ну, про наш рынок говорят, что он уже сейчас является до известной степени монополизированным.
0. ВЬЮГИН: Какие здесь есть выходы? Сбербанк может стать глобальным игроком и конкурировать не столько на внутреннем рынке, сколько на глобальном. Кстати, именно в этом направлении развиваются обычно крупнейшие американские и европейские банки. Выбор такой стратегии для них продиктован стремлением избежать претензий со стороны национальных антимонопольных органов. Регуляторы понимают, что тот же J.P. Morgan конкурирует не столько на территории США, сколько на территории других стран, соответственно, конкурентное «поле» на внутреннем рынке не нарушается, там нет монопольного положения. Если Сбербанк пойдет по этому пути, то через какое-то время вполне можно будет его приватизировать, не опасаясь, что на нашем рынке возникнет монополист-частник.
НБЖ: Это один выход. Есть другой?
0. ВЬЮГИН: Да. Можно законодательно ограничить его долю на рынке. Можно также разделить госбанки по бизнесам. Сейчас необходимости в этом нет, поскольку вопрос о приватизации пока не стоит на повестке дня. Но, когда он встанет, неизбежно придется задуматься либо о превращении госбанков в глобальных игроков, либо об их разделе, либо о введении для них законодательного ограничения на долю рынка.
НБЖ: Что такого опасного в том, что Сбербанк-частник будет контролировать ту же долю рынка, которую контролирует сейчас Сбербанк-«гос»?
0. ВЬЮГИН: Хотя бы то, что государство, как акционер, может ограничить активность своего банка, если оно видит, что эта активность наносит ущерб системному развитию рынка.
НБЖ: Давайте посмотрим на Сбербанк: он умудряется одновременно расти за пределы России и увеличивать свою долю на внутреннем рынке. То есть его монопольное положение в нашей стране никак не страдает от того, что он выходит на зарубежные рынки, приобретая там активы.
0. ВЬЮГИН: Это вопрос к наблюдательному совету Сбербанка, они должны определиться, какой будет стратегия банка - направленной на дальнейший рост доли на внутреннем рынке или на освоение зарубежных рынков. Понятно, что менеджмент банка хочет показать, что у него успешно получается и то и другое. Возможно, надо сформулировать задачу по-иному - не постоянное увеличение прибыли, а превращение банка в игрока глобального рынка.
НБЖ: Я так понимаю, что приватизация госбанков откладывается и по другим соображениям. В период 2008-2009 годов «госы» сыграли важную роль: они перекредитовывали предприятия, поддерживали заемщиков-физлиц. Если Сбербанк и ВТБ станут частными, вряд ли их новые акционеры согласятся, чтобы их активы играли роль спасателей во время очередного кризиса.
0. ВЬЮГИН: Давайте не будем преувеличивать роль государственных банков в спасении нашей экономики во время кризиса. Точнее, давайте не будем забывать, что эту роль они сыграли на базе предоставления капитала от государства. Как я уже говорил, банковская система в острый период кризиса получила от государства в виде субординированных кредитов порядка триллиона рублей, и львиная доля этих «вливаний» пришлась как раз на государственные банки. Приведу и другой аргумент: а кто сказал, что роль спасателей не смогли бы исполнить частные банки при условии, что государство так же заплатило бы? В США, например, J.P. Morgan санировал банк Wachovia в обмен на «вливания» в капитал со стороны государства. При этом J.P. Morgan не являлся госбанком, да и не надо быть таковым в случаях, когда государство предлагает совершенно нормальные условия сделки.
Начать дискуссию